Наши зарубежные коллеги, занимающиеся практикой антропософской психотерапии, узнали о суши, пылевой буре и пожарах в Чернобыльской зоне и вокруг Киева. Мы получили от них слова поддержки и любви.  

Человеческий характер скрывает исключительные качества, и только если посчастливится, можно пронаблюдать его поступки в течение долгих лет. Если эти поступки лишены эгоизма, если они руководствуются идеями, намерениями беспримерной доброты и не ищут за это никакого вознаграждения, и сверх того, они оставляют в мире свои следы, тогда можно сказать, без всякого риска ошибиться, что этот характер незабываем.

Примерно около 40 лет назад я совершал долгое путешествие пешком, по высотам абсолютно не знакомым для туристов в районе Альп, находящихся в Провансе. Этот район ограничен на юго-востоке и на востоке средним течением Дюране, между Систероном и Мирабо; на севере – верхним течением Дромы от своего истока до Дни, на западе – равнинами графства Венессэн и скалами Монт-Венту. Район этот включает в себя всю северную часть департамента нижних Альп, юг Дромы и часть суши Ваклюз.

Дело происходило в момент, когда я пустился в долгую прогулку по этим пустыням голым и монотонным (однообразным), находящимся на высоте 1200-1300 метров над уровнем моря. Там росла лишь дикая лаванда.

Я пересекал эту местность в самой широкой ее части, и после трех дней ходьбы, я оказался в неописуемом, опустошенном месте. Я разместился рядом с покинутым селением. У меня больше не было воды со вчерашнего дня и мне необходимо было ее найти. Дома этого селения были нагромождены и спрессованы, хотя и в руинах, как старое осиное гнездо. И навели меня на мысль, что ранее там был какой-нибудь колодец или фонтан. Фонтан там оказался, но высохший. Пять домов были без крыш, сгнивших от дождя и ветра. Маленькая часовенка с колоколом, готовым вот-вот рухнуть. Все это находилось в таком же виде, как если бы село было обитаемо, но здесь не было и следов жизни.

Был великолепный июньский день с жарким солнцем, но на этой земле лишенной крова, ветер свирепствовал невыносимо. Он грохотал обломками домов и это было похоже на рев зверя, побеспокоенного во время отдыха.

Мне необходимо было найти место для укрытия и ночлега. Пять часов поиска воды не дали никакого результата, и не было даже ни какой надежды ее найти. Повсюду засуха и длинные ствольные растения. Неожиданно мне показалось, что я увидел вдалеке маленький черный силуэт. Я принял его за ствол одиноко стоящего дерева. Во всяком случае, я продолжал направляться к нему. Это был пастух. Три десятка баранов расположились вокруг него и отдыхали на палящей зное земле. Он мне дал отпить из его дорожной фляги. А немного погодя он привел меня в овчарню, расположенную на плоскогорье. Он черпнул великолепной на вкус воды из созданного природой колодца, который представлял собой очень глубокую яму, а с верху над ней возвышался примитивный подъемник.

Этот человек говорил мало. Это результат одиночества, но в нем чувствовалась уверенность, которая располагала к доверию. Это было необычно в этой местности, лишенной всего. Он жил ни в какой-нибудь хижине, а в настоящем доме из камня, который выделялся среди руин, которые он, видимо, застал когда прибыл сюда. Его крыша была крепка и непроницаема для дождя. Ветер, ударяясь об его черепицы, создавал звук легкого шума на пляже.

Его хозяйство было в порядке: посуда вымыта, пол подметен, ружье смазано, похлебка кипела на огне. Я заметил так же, что он был даже свежевыбрит, что все пуговицы были тщательно пришиты, его одежда была заштопана очень аккуратно. Он поделился со мной своим ужином, но от предложенного мною табака отказался, объяснив, что не курит. Его пес, тихий, как и он сам, был доброжелателен без какой-либо угодливости.

Он сразу же согласился, чтобы я провел эту ночь у него, так как ближайшее село находилось в более чем полутора днях ходьбы. И кроме того, я прекрасно был знаком с нравом людей, обитающих в редких селениях этого района. Их там четыре или пять, разбросанных далеко друг от друга в лесосеках с белыми дубами и в отдалении от проезжих дорог. Там живут лесорубы, которые заготавливают древесный уголь. В этих местах жизнь тяжела. Семьи, живущие изолированно друг от друга в этом суровом непомерном климате, как зимой так и летом, ожесточенны в своем эгоизме. Здесь царствуют безрассудные амбиции в постоянном желании сбежать из этих мест.

Мужчины возили уголь в город на своих грузовиках, женщины постоянно варились в собственной злобе. Повсюду и во всем конкуренция: от продажи угля до скамейки в церкви. Между добродетелью и пороком постоянная борьба. Целые эпидемии суицида, многочисленные случаи сумасшествия, и почти постоянно убийства. В то время пока я курил свою трубку пастух сходил за мешочком с желудями и высыпал их на стол. Затем он принялся их изучать один за другим с большим вниманием, сортируя хорошие от плохих. Я предложил ему свою помощь, но он ответил, что это его дело. В самом деле: видя его отношение к этому занятию, я не настаивал. Это и был весь наш разговор за все наше время. Когда накапливалась куча хороших желудей, он их складывал в пакетике по 10 шт. Проделывая это, он выкладывал в линию маленькие желуди или те, которые были слегка треснуты, чтобы затем их изучить еще более тщательно. Когда перед ним вытянулась линия из 100 великолепных желудей, он остановился, и мы пошли спать.

В обществе этого человека было легко и спокойно. На завтра я попросил у него разрешения остаться еще на один день. Он воспринял эту просьбу спокойно и, даже, у меня сложилось впечатление, что ничто не может его побеспокоить. Честно говоря, этот лишний день отдыха мне вовсе не был так необходим, но меня одолевало любопытство, я был заинтригован его манипуляциям с желудями, и я хотел побольше узнать об этом. Пастух выгнал свое стадо на пастбище, но прежде чем выйти из дома, он положил отмачиваться в ведро с водой маленькую сумку с тщательно отобранными и подсчитанными желудями.

Я заметил, что вместо палки (посоха), он брал с собой железный стержень толщиной с палец и длинной в полтора метра. Я прикинулся праздно прогуливающимся и следовал за ним бок о бок. Пастбище для его животных находилось в глубине небольшой расщелины. Он оставил свое стадо на попечении своего пса и поднялся к месту, где я находился. Я было испугался, что он пришел, чтобы меня упрекнуть в нескромности, но вовсе нет! Просто это была его дорога, и он пригласил меня сопровождать, если я согласен и у меня нет других дел. Он прошел метров 800 вверх по склону, прибыв на место, он принялся выкапывать ямку своим железным стержнем, затем он положил туда желудь, потом закапывал ямку. Он сажал дубы. Я спрашивал его, является ли эта земля его собственностью, он отвечал, что нет. Знал ли он кому она принадлежит? Он не знал. Он предполагал, что эта земля общая, или быть может она была собственностью людей, которые ею не занимались. Его это не заботило. Он сажал желуди с особой тщательностью.

После обеда он продолжил сортировку семян. А я с большей настойчивость задавал ему свои вопросы с надеждой услышать на них ответы. Оказалось, что вот уже три года он сажал деревья и был все время один. Он их уже посадил 100 тыс. Из них 20 тыс. взошли. Из этих 20 тыс. он подсчитал, что половина пропала из-за различных грызунов или еще бог весть каких причин, которые невозможно предусмотреть. В итоге 10тыс. дубов стали расти в местности, где их никогда раньше не было.

И только в этот момент я заинтересовался его возрастом. На вид ему было около 50 лет или чуть больше. 55 – как он сказал мне. Звали его Эльзеард Буффье. У него была ферма в низине. Жизнь его там и прошла. Сначала он потерял единственного сына, затем свою жену. И тогда он замкнулся и отдалился от всех. Одиночество ему больше нравилось (со своими барашками и собакой). Он говорил, что эта страна умрет без деревьев, и добавлял, что, так как у него нет занятий по важней, то он решил исправить положение вещей.

В этот момент я и сам, не смотря на молодость, вел уединенный образ жизни, я умел деликатно обращаться с одинокими душами. Однако я совершил ошибку. Мой юный возраст заставлял меня вообразить будущее применительно ко мне и моим поискам счастья. Я ему сказал, что через 30 лет эти 10тыс. дубков будут великолепными. На что он мне просто ответил, что если господь Бог дарует ему жизнь еще на 30 лет, то он тогда посадит столько других дубков, что эти 10тыс. будут как капля в море.

Он изучал размножение (воспроизводство) бука, рядом с его домом находился рассадник, проросший из плодов бука. Который был огорожен от посягательств барашков при помощи барьера из решетки. Он в равной степени думал о березах в низине, где, как он мне говорил, была некоторая влажность на несколько метров от поверхности почвы. На завтра мы расстались.

На следующий год началась война, на которую я был мобилизован на пять лет. Солдат-пехотинец почти не мог думать о деревьях. По правде, говоря, во мне ничего не изменилось, и для меня это было как хобби, как коллекционирование марок, а потом и вовсе забыл.

По окончанию войны я демобилизовался одним из первых и с огромным желанием вздохнуть свежего воздуха. Это не была заранее обдуманная идея, что я вновь предпринял поход в эти пустынные края. Там ничего не изменилось. Во всяком случае, над пустой деревней я заметил нечто напоминающее туман, который расстилался серым ковром. Еще на кануне я постоянно вспоминал о пастухе, который выращивал деревья. “10тыс. дубов, – говорил я сам себе, – занимают и в самом деле огромную территорию”.

За пять лет войны, я насмотрелся на смерть и поэтому мне легко было представить смерть Эльзеарда Буффье, тем более что, когда тебе 20 лет, то на всех 50-летних ты смотришь как на старцев, которым только и осталось что умереть. Но он не умер. Он сменил профессию. У него теперь было лишь четыре барашка и целая сотня ульев. Он избавился от овец, которые губили его посадки деревьев. И так, он не пострадал от войны. Он продолжал сажать деревья.

Дубочкам 1910 года было 10 лет, и они были выше меня и пастуха. Зрелище было впечатляющим. Я буквально решился дара речи и, как и он, не разговаривал. Весь день мы провели в тишине, прогуливаясь по лесу. Он был поделен на три участка в 11 км длины и 3 км в самом широком своем месте. Когда вспоминаешь, что все это сделано его руками и душой без каких-либо технических средств, то понимаешь, что люди тоже могли бы создавать, как и бог, а не только разрушать.

Дубы были крепкие и здоровые и уже перешли тот возраст, когда боялись грызунов, и если по замыслу самого провидения они должны быть погублены, то ему пришлось бы прибегнуть отныне уже к силам циклопов. Он мне показал великолепные березовые рощи, которым 5 лет и которые были посажены в 1915 году, в те времена, когда я сражался в Вердэне. Ими были засажены все низины, где как он полагал и, совершенно верно, была ужасная влажность. Березки были нежные, как девушки.

Это творение имело вид самовоспроизводства по конвейеру, но это его не заботило и он настойчиво продолжал свою работу. Но, вновь спускаясь по селу, я увидел журчащие ручейки, которые насколько я помню, были всегда сухими (высохшими). Однако сейчас они были полны воды. Некоторые из тех грустных сел, о которых я говорил в начале рассказа, были выстроены на месте галло-романских поселений, следы которых еще оставались, и в этих селениях археологи производили раскопки и нашли рыболовные крючки, из чего следует, что здесь протекали реки. А теперь в 20 веке люди обязаны иметь приспособление для воды, чтобы не нуждаться в ней.

В то время как вновь появилась вода, вновь появлялись почвы, ивы, луга, сады, цветы и появлялась жизнь. Но это превращение происходило так медленно, что не спровоцировало никакого удивления и весь пейзаж становился привычным для людей. Охотники, выслеживающие зайца или кабана, с удивление констатировали появление впервые молодых деревьев, но они отнесли этот факт на счет лукавства (загадки) природы. Вот почему никто даже не подозревал, что все это сотворил этот человек. Если кто-нибудь и начал его подозревать в этом, то его быстро бы опровергли. Он был вне подозрения. Кто бы представить, в деревнях или в администрации, такую настойчивость и великодушие столь бесподобное и неподражаемое.

Начиная с 1920 года не было бы года, чтобы я не посетил Эльзеарда Буффье. Я никогда не видел его ни покоренным обстоятельствами, ни сомневающимся. Однако Бог дал, Бог и взял. Я никогда не считал его разочарованным.

Однако можно вообразить, что для подобного успеха понадобилось победить сопротивление, что для того чтобы добиться победы этой страсти понадобилось побороть разочарование, неудачи, безнадежность. В течение года он посадил более 10000 кленов. Они все погибли. Год спустя, он оставил клены, чтобы вновь заняться буками, которые росли еще лучше чем дубы. Чтобы иметь более или менее точное представление о его исключительном характере, не надо забывать, что все это он проделывал в абсолютно полном одиночестве, таком, что даже к концу своей жизни он потерял привычку говорить. А может быть, он не видел в этом необходимости?

В 1933 году он был навещен егерем. Этот чиновник дал ему указание об осторожном обращении в лесу, чтобы не подвергать опасности этот природный лес. Этот наивный человек сказал ему, что это впервые происходит, что лес растет сам по себе. В этот период времени он посадил буки в 12 км от своего дома. Но так как ему было уже 75 лет, то ему было туда трудно добираться, он решил построить хижину из камня на месте своих посадок, что он и сделал на следующий год.

1935 год. Целая делегация приехала посмотреть и изучить “природный лес”. Были большие люди из министерства воды и лесов, депутат, специалисты. Было произнесено много ненужных и бесполезных речей. Было решено предпринять что-нибудь, но, к счастью ничего не было сделано. Лишь единственная вещь была полезна: поставить лес под охрану государства и запретить здесь появляться заготовщикам угля. Так как было невозможно не покориться красоте этих молодых деревьев, красивых и здоровых. И красота воспользовалась своим правом соблазна и покорения даже самого депутата. Среди членов делегации у меня был друг лесник. Я объяснил ему ситуацию и рассказал тайну. Однажды неделю спустя, мы вдвоем пошли на поиски Эльзарда Буффье. Мы застали его в разгаре работы в 20 км от места, где находилась инспекция.

Мой друг лесник был человеком надежным. Он знал цену вещам. Он умел молчать. Я принес с собой несколько яиц, и мы разделили наш завтрак на троих, и провели много часов, созерцая немой пейзаж. Сторона, откуда мы пришли была покрыта деревьями от 6 до 7 метров высотой. Я вспоминаю его вид в 1913 году: пустыня… Мирный, регулярный труд, животворящий воздух гор, умеренность в пище и особенно безмятежность души дали этому старцу огромное здоровье. Это был настоящий Аполлон. Я себя спрашивал, сколько же гектаров он засеял деревьями?

Прежде чем уйти мой друг дал всего лишь один совет насчет некоторых саженцев, для которых эта земля была более подходящей. Он не настаивал. “На самом деле, – сказал он мне, – этот человек знает больше меня”. К концу часа ходьбы он добавил: “Он знает больше чем весь мир. Он нашел великолепное средство быть счастливым!”

Вот таким образом, благодаря моему другу не только лес, но и счастье этого человека еще сохранилось. Он позвал трех лесников для его охраны. Лес не избежал лишь одного неприятного происшествия во время войны 1939 года. Автомобили ходили тогда на газогенераторах, а дров постоянно не хватало. Стали производить вырубку дубов, но участки нашего леса находились так далеко от сети шоссейных дорог, что это предприятие сказалось очень невыгодным с точки зрения финансовой. Пришлось его оставить. Наш пастух ничего не заметил, так как его плантации находились в 30 км отсюда. И он мирно продолжал свою работу, не обращая внимания на войну 39 года, так же как и на войну 14 года.

В последний раз я видел Элзеарда Буффье в июне 1945 года. Ему было 87 лет. Я снова предпринял свое путешествие по дороге пустыни, но теперь, на смотря на разруху, в которую война подвергла страну, между долиной Дюранэ и горой ходил автобус. Я воспользовался этим более быстрым видом транспорта, полагая, что не узнаю больше места моих последних прогулок. Мне показалось так же, что маршрут проходит по новым местам. Мне захотелось узнать название села, чтобы убедиться, что я уже был в этом крае, разваленном и опустошенном. Автобус высадил меня в Вергоне.

1913 году в этом хуторе с 10-12 домиками было три жителя. Они были самыми настоящими дикарями, не невидящими друг друга, живущими охотой на голубей, похожими по своему физическому и моральному состоянию на первобытных людей. Дома находящиеся вокруг них заросли крапивой так, что казалось, что она все погладила. Они существовали без какой-либо надежды на свое будущее, им оставалось лишь ждать смерти. Ситуация, явна не располагающая к добродетели.

Но все переменилось. Даже воздух. Вместо порывистого сухого и резкого ветра, который встречал меня раньше, дул легкий ветерок с ароматом свежести и земли. Шум Ветра похожий на грохот горного водопада сменился на легкий шорох лесного ветра. И, наконец, самое удивительное, что я услышал настоящее журчание воды в ручье. Здесь построили фонтанчик, и он был полон воды, и что меня больше всего тронуло, так это то, что рядом с ним посадили липу, которая уже через 4 года могла быть символом неоспоримого воскрешения.

Впрочем, Вергон еще сохранил следы труда, для начинания которого необходима была надежда. Надежда вернулась. Место очистили от развалин, снесли полуразвалившиеся стены и восстановили (вновь построили) 5 домов.

Отныне деревня насчитывала 28 жителей, 4 из которых молодые хозяева. Дома новые, со свежей штукатуркой, были окружены огородами, где росли на ровных грядках овощи и цветы, капуста и розовые кустарники, груши, львиный зев, сельдерей, анемона.

Теперь это было местом, где хотелось жить.

Отсюда я уже пошел пешком. Война, из которой мы вот-вот вышли, не позволила еще полно расцвести жизни, но Лозань вышел из гробницы. На пологих склонах гор я видел небольшие поля взошедшего ячменя и ржи, поодаль узкие долины с зеленеющими пастбищами.

Понадобилось всего лишь 8 лет, чтобы отделить нас от того периода разрухи, и чтобы вся эта местность была полна жизни и радости.

На месте развалин, что я видел в 1913 году, стоят теперь чистые фермы, хорошо оштукатуренные, которые указывают на жизнь счастливую и комфортабельную. Ожили родники, которые пополняются дождевой водой и снегами, удерживаемые лесом. По бокам каждой фермы, в кленовых рощах бассейны, фонтаны окружены коврами из свежей мяты. Села понемногу восстанавливались. Население, прибывшее с равнины, где земля стоит дорого, остается в этих местах, принося сюда молодость, движение, дух приключений. По дороге можно встретить мужчин и женщин упитанных, хохочущих мальчишек и девчонок, и все вновь обрели вкус к всеобщим праздникам. Если посчитать старое неузнаваемое население, которое живет здесь с давних пор и новых приехавших с других краев людей, более 10 тыс. человек обязаны своим счастьем Эльзеарду Буффье.

Когда я размышляю, что один человек, отказавшись от своих простых и физических и моральных запросов, смог возродить из пустыни этот край, называемый Канаан, я нахожу что, не смотря на все, предназначение человека велико и прекрасно. Но когда я начинаю мысленно перебирать все то, что ему понадобилось столько упорства и настойчивости, сколько величия души и неистовства доброты, чтобы достигнуть этого результата, меня охватывает чувство морального уважения к этому старому крестьянину, необразованному, который сотворил то, что ставит его на один уровень с Богом.

Эльзард Буффье умер в 1947 году в приюте для престарелых в Баноне.

Рассказ также можно прослушать: