Пеленку нам с собой аккуратненько завернули, вытащив из-под мамаши, порядком утомленной всем этим гвалтом. Она (в смысле, мать, не пеленка), поволновалась для порядка, поголосила, чем вконец истерзала мое подштопанное во многих местах сердце, я еще долго помнила ее трагичный лучистый взгляд — а ну ка покажите мне таксу, лишенную трагических изломов, господа).

Так вот, вытащили нам эту самую материнскую пеленочку, и дали в наследство, и наш новорожденный всю дорогу сопел в нее и что-то там причавкивал в беспокойном сне, напившись в последний раз молока из отчего дома. Я, конечно, клялась, что сохраню ее, пока дитя не вырастет окончательно и не возмужает, но, как это водится, торжественной клятвы, данной в момент душевного подъема легко и безрассудно, так и не сдержала.

Примерно с месяц мы с малышом по очереди нюхали и мяли это самое наследство, пока оно не кануло в Лету, смешавшись с бездной других тряпочек, пеленок, бумажек, подстилок и подтирок.

Вот так, походя, предаешь самое святое.

Но я, собственно, совершенно не о том хотела сказать. Возьмем, например, разлуку. В нашем доме хлебом не корми, а только намекни на нее. Чтобы вы понимали, речь не идет о непоправимых ситуациях. Понимаете? Боюсь, что не вполне.

Любое поползновение выйти за пределы родового гнезда сопровождается, знаете ли, тяжелыми предчувствиями и аллюзиями. Ну, вы помните незабвенное (и всякий раз навек прощайтесь). В ежедневном употреблении этот убийственно прекрасный образ нависает дамокловым мечом над притихшими домочадцами.

Идеал, — когда все от мала до велика собираются за длинным столом, и никто никуда не уходит. Могу добавить — никогда.

Господи, ведь так хорошо длить и длить это волшебное единение (а меж тем третья смена блюд и чувство естественного пресыщения (от затянувшейся беседы в том числе) подпирают, давят, вынуждают.

А, хорошо, только смотри там, недолго, да? разве что на минутку, — виновный пулей выскакивает из-за стола и под одобрительными взглядами (чуть ли не аплодисментами) возвращается обратно. Некоторое время сидящие переводят взгляд с солонки на сахарницу, барабанят пальцами по столу, обмениваются знакомыми фразами и междометиями, меняют позы, сдвигают стулья, — долгое «дааа» раздается то тут, то там.

Из нашего дома так просто не выйти, господа. Иной раз и посторонние вязнут в недрах совмещенных удобств и восточного гостеприимства.

Всякий раз, когда кто-то осмеливается покинуть обжитое пространство (или хотя бы подумать об этом), за кадром звучит дудук. Без абрикосовой дудочки никак.

Вообразите. Сидящие в молчании домочадцы и щемящий звук дудука. Ну, дальше понятно. Все как один дружно бросаются к окнам и провожают спину уходящего красноречивыми вздохами, удачными метафорами (в этом деле равных нам нет) и прочая. Звук захлопнувшейся входной двери долго еще стоит в ушах… разрывает сердце, бередит душу.

И тут вы можете (и это ожидаемо) спросить, — Господи, и как же тебе удалось? как? Решиться, зажмурить глаза, сделать шаг (над пропастью) и на долгие годы выскользнуть…

Не спрашивайте, как, через какие тернии, и чем все это закончилось. Скажу только, — символ покинутого очага зиял и реял, опустошал, давал силы, приближался и отдалялся, являлся во снах…

Сколько безутешных, сладких и горьких снов, в которых то смятый краешек занавески, то любимая настольная лампа, то печальный и тривиальный вид из окна, то какое-то особенное освещение, то величественные ряды, несметные орды книг ширятся и возносятся, рыдая и заклиная, — вернись, вернись, вернись…

Конечно же, пытаюсь минимизировать эмоциональные затраты. Произношу какие-то стертые, нарочито небрежные слова. В нашем доме принято разворачиваться на пороге с прижатой к груди рукой. Я скоро вернусь.

Кто научил тебя колотиться грудью (наотмашь) о дверь, рвать когти о ковролин, кричать дурным голосом, изнемогая от предчувствия неизбежных утрат, — уходят, уходят же, — я знал, я так и знал, что этим все закончится, я чувствовал, я…

Он стоит у двери (живой укор), его маленькое вмиг исхудавшее тельце (эти короткие ножки, эти плюшевые ушки) содрогается от рыданий, и некто невидимый (о, каждый из нас успевает услышать этот глубокий, идущий прямиком из сердца саднящий сипловатый звук) достает абрикосовую дудочку, любовно протирает ее не очень чистой, но незаменимой в этом деле младенческой пеленкой (той самой, помните?), и начинает играть.

Новая книга книга художника и писателя Каринэ Арутюновой выходит в Издательстве “Наири”.