В прошлом году одна из наших читательниц и автор материалов предложила публиковать в «Дитине» небольшие статьи под общей рубрикой «Читая Штайнера…», где разные люди могли бы делиться своими размышлениями и переживаниями относительно различных аспектов антропософской духовной науки — ведь у всех нас, очевидно, в душе живут глубокие вопросы о жизни и мире, над которыми мы время от времени задумываемся. Антропософия предлагает некоторые ответы, но опыт показывает, что вслед за ними всегда появляются новые вопросы. Речь шла о том, что оформить свои мысли в полноценную статью не всегда возможно, да и не нужно — когда у тебя нет ощущения, что они уже сложились, «застыли» в стройной картине, но когда они еще сырые, живые и подвижные и когда они скорее похожи на вопросы, чем на ответы. Но ведь часто знакомиться с вопросами интереснее, чем с ответами… Потому предлагаем вашему вниманию одно из таких небольших эссе-размышлений.

В этом году как-то самой собой получилось, что передо мной встал вопрос о том, как я в действительности проживаю летний период и что я в нем вижу. Раньше меня всегда удовлетворяло известное представление о кругообороте года как о смене сна и бодрствования.

Совсем вкратце это можно описать так. Мы видим, что год в наших широтах и, соответственно, в нашей (европейской) культуре явственно делится на две половины: теплую/светлую/легкую летнюю и холодную/темную/тяжелую зимнюю. Выглядит как день и ночь. И если для жизни природы лето однозначно является днем, а зима — ночью, вплоть до впадения животных в спячку, то для жизни современного человека (а в большинстве своем это — городской человек), похоже, все наоборот: его активная/мыслительная/деловая жизнь протекает как раз зимой, начинаясь осенью с началом учебного года и к концу весны заканчиваясь. Летом же он «уходит» из этой жизни — ну да, в отпуск, и будто впадает в «спячку» — особенно это видно на пляжах. Соответственно, мы называем период, приблизительно охватывающий учебный год, бодрствованием, а лето — сном душевной жизни.

Все это мне доводилось переживать не раз по наступлении лета — этакое приятное растекание в свете и пространстве, постепенное угасание способности к четкому мышлению и энтузиазма к умственной работе. И лишь ко второй половине августа вместе с метеорным дождем с неба приходил новый энтузиазм и новые — возвышенные — мысли. А до того лето протекало действительно в бездумном «сне».

Однако же ночной сон — это ведь не просто отдых и временный уход моего «я» из жизни. Это еще и встреча этого «я» с его истинным прообразом — с высшим, или духовным Я, которое направляет всю бодрственную жизнь. Но что это значит конкретно? Ночью я не могу этого проследить, поскольку ничего не помню. Лишь по снам и по тому, что утром иногда вдруг получаю ответы на свои вечерние вопросы, я могу заключить, что ночью кто-то меня к ним «направил». Но если лето — это тоже в определенном смысле ночь, сон души, то не происходит ли летом тоже некая встреча меня с моим высшим Я? И — раз уж я все-таки более или менее нахожусь «в сознании» — можно ли ее как-то увидеть?

Здесь Рудольф Штайнер дает мне подсказку: он говорит, что высшее Я проявляется в тех событиях, которые со мной случаются — в моей судьбе. Ведь моя судьба — это результат деятельности этого Я (в самом деле, как же еще должно выглядеть положение «направляет всю мою жизнь»?). Например, он приводит такой пример: если, скажем, на улице мне на голову упал камень, то мне стоит представить, что это я сам взбежал на крышу здания и столкнул этот камень, а затем быстро спустился вниз, чтобы он на меня упал*.

* Здесь и в следующем примере — по Рудольф Штайнер, GA 135, Перевоплощение и карма.

Собственно, по словам Штайнера, можно сказать, что для нас наша судьба — это и есть наше высшее Я.

И действительно, я начинаю видеть, что так же как ночью происходит обзор прошедшего дня и планирование дня будущего, так и летом происходит еще кое-что кроме бездумного отдыха: это принятие решений, которые определят мою судьбу на следующий год. Сменить ли мне работу (как вариант — взять ли мне класс в школе)? Сменить ли жилье? Что поменять в расписании моих встреч и занятий, отказаться ли от некоторых, взять ли на себя новые обязательства? Соответственно — связать ли себя с вот этими конкретными людьми и отдалиться ли от иных? И кажется, что поскольку острое логическое мышление в это время все-таки пребывает в ступоре, то происходит именно то, на что указывает и гений языка: не построение, не конструирование, не придумывание, а именно принятие решений — от Кого-то, Кто их подсказывает.

Похоже, этот процесс начинается с Троицей (ведь сходящий на апостолов Святой Дух есть, по сути, образ высшего Я) и где-то перед началом учебного года, с метеорным дождем — «утром нового дня» — должен завершиться.

Если же взглянуть, что происходит с кругом людей, которые меня окружают, то я вижу, как с начала июня как бы постепенно теряю из виду друзей — тех, с которыми я был активен в течение года, с которыми вместе творил и работал, — они как бы друг за другом «засыпают», «уходят» из моей жизни «в отпуск», мы договариваемся про следующую встречу где-то в конце августа или в сентябре… и расстаемся.

Но меня встречает другой круг: теперь наконец-то у меня появляется время на семью и детей, родителей, братьев и сестер, с которыми я лишь эпизодически встречался в течение года — и с ними вместе или к ним в гости я отправляюсь на отдых, на море, в деревню… Я как бы «возвращаюсь к корням».

Но что это за люди, которые теперь меня окружают? — Это те, которых (в отличие от друзей) я не выбирал. Мои родители, братья и сестры, мои дети, внуки, дяди и племянники — всех их я не выбирал сознательно в этой жизни, они были мне как бы подарены с рождения, иногда — как цветы на праздник, а иногда, быть может, — как камень на голову…

Эти люди в истинном смысле слова есть моя судьба. (Единственное исключение здесь, конечно, — это мой самый близкий спутник, мой партнер или супруг. Однако и в этом вопросе, как кажется, даже самый независимый человек хотел бы видеть все же не участие собственного сознательного/рассудочного выбора, а судьбу — ту единственную, «предначертанную», «суженую».)

Да, этих людей, моих родственников, выбрал не «я» — земной, рассудочный человек, — но их выбрало то высшее Я, которое формировало мою теперешнюю жизнь. И находясь среди них, я будто бы получаю возможность смутно почувствовать близость этого высшего Я, узрев его деяния. Однако более того — Штайнер говорит, что и этот выбор не был произвольным, а суть наша «судьба» в самом непосредственном понимании: потому что это именно те люди, которые некогда в середине жизни окружали меня и с которыми я вместе сознательно «творил и работал» — только было это не в этой жизни, а в прошлой. И наоборот: те, которые окружают меня сейчас в моих сознательных действиях как коллеги и соратники, как друзья и даже (особенно?) как враги, с большой вероятностью станут в следующей жизни моей судьбой, то есть — да, именно: близкими родственниками…

Здесь картина усложняется и запутывается. Но кто сказал, что встреча с высшим Я — простое дело?

И все же, мне кажется, это можно попробовать пережить: как летом, когда высшее Я приближается ко мне (или я к нему?), оно как бы приносит вместе с собой и тех людей, которых выбрало мне в спутники от рождения и которые — следуя собственным высшим Я — отражают мне мою судьбу и мою давно прошедшую жизнь.

И теперь в окружении именно этого поистине судьбоносного круга я должен принимать новые решения — дабы и они оказались действительно судьбоносными.

(Кстати, не по таким ли «поворотам судьбы» мы отсчитываем и свой возраст — когда, благодаря опять же гению языка, говорим, что нам столько-то «лет»?) Однако из средоточия нашей культуры звучат нам на все это удивительные слова: «Всякий, кто оставит дома, или братьев, или сестер, или отца, или мать, или жену, или детей, или земли, ради имени Моего, получит во сто крат и наследует жизнь вечную». И — «Если кто приходит ко Мне и не оставит отца своего и матери, и жены и детей, и братьев и сестер, а притом и самой жизни своей, тот не может быть Моим учеником». Что это значит?

И странное дело: не выходит ли так, что сегодня городской человек, в «бодрственной» части года с утра до вечера занятый на работе — в сознательных деяниях — и не находящий времени ни на что другое, по сути, волей-неволей «оставляет родителей, и жену, и детей, и братьев и сестер, и дома, и саму жизнь свою (личную)»?

И не появляется ли у него тогда возможность…?

Вот только есть там одно уточнение: «ради имени Моего». А моя работа — достойна ли она этих слов? И много ли сейчас людей действительно могут сказать такое о своей работе и любить ее — так же как много ли тех, кто способен полюбить свою судьбу, какой бы (у)дар она ни преподнесла?

Вперше опубліковано в електронному журналі “Дитина Вальдорф+” №2, 2013г.