4 глава

Только после трех рюмок Николай Александрович стал ощущать тяжесть в теле и легкость на сердце. Все его проблемы и тяготящие мысли мигом улетучились. Он уже без отвращения, а даже с еле уловимой улыбкой слушал многоголосый пьяный вой, дополнявший атмосферу бедной семейности. Люди вокруг уже не казались такими страшными и странными. Все приветливо улыбались, с удовольствием отвечали на вопросы и поддерживали разговор. Где-то далеко в глубине души Мерзов впервые за долгое время почувствовал себя не одиноким. Это чувство было приятным, но настолько необычным, что Николай Александрович старался в себе его подавить, дабы оно пожило в нем подольше.

Хлопок по плечу. За спиной очнувшегося от размышлений Мерзова стоял Ваня Игнатьев. Он на время отложил свои философские разговоры и пришел проведать своего подопечного.

– Ну что, Коль, я смотрю, ты опять задумался. А мы ведь хотели вместе думать?

– Да, действительно, я уже как-то и позабыл, – весело сказал Мерзов. – Ну, давайте о чем-нибудь поговорим.

– А давай! Я вот хочу поговорить о времени. Ты не против? – отрицательный жест головой. – Ну и хорошо! Вот ты подумай, в какое странное время мы живем! С одной стороны – научный прорыв, машино и роботостроение, все удобства жизни, скоро на другую планету собираемся и вообще высшей ступени цивилизации достигли! Или что там еще по телевизору рассказывают? – Ваня отхлебнул из стакана. – Но стоит вокруг оглянуться, и, как говорится, становится страшно за рассудок и нрав.

Николай Александрович не понимал.

– Да я про людей говорю! Искусство столетия – это люди столетия. А на искусство смотришь, и… Да что там искусство, большинство грамотно говорить разучились! И что самое ужасное – никто даже не стыдится!

– Иван, мне кажется, вы утрируете. Я не особо слежу за современным искусством, но неужели все так плохо? Да и люди вокруг хорошие, правильные. На работу ходят, семью кормят, не хулиганят. Да и, как вы подметили верно, развивается все. Это же здорово.

– Видишь ли, у нас с тобой разное понимание того, что такое «здорово» и «правильные люди». В этом вся и загвоздка. А насчёт искусства – да, Коля, все так плохо! Ты посмотри хотя бы, что в прошлом, ужасном и темном веке писали и пели. Я уже молчу о более ранних писателях, художниках и музыкантах. Да те, кто сейчас творцами считаются даже рядом с ними не стоят! И никогда, к сожалению, не встанут! – он безразлично замолчал.

– Нет, я обобщать тоже не хочу, некорректно это, конечно есть и сейчас талантливые люди, но нынче культура, в общем ее понимании, дошла до такого абсурда, что просто тошно, – и снова молчание. Ваня лениво приподнялся с пола и отправился пополнить запасы спиртного, оставив Мерзова одного.

Но вязкие и тяжелые мысли недолго резвились в пьяной голове Николая Александровича. Ваня вскоре вернулся. Закурив, он продолжил.

– И вот размышляя о том, что раньше и искусство, и, следовательно, люди были, – он сделал небольшую паузу, чтобы подобрать нужное слово, – искреннее, я невольно прихожу к интереснейшему выводу. Получается, что все прекрасные и стоящие качества человека формируются в нем при не самых, казалось бы, благоприятных обстоятельствах – бедность, несвобода, война. Человеку просто необходим дискомфорт для развития в той или иной степени.

– Ну, хорошо, вы говорите, лучшие качества в несвободе воспитываются, так почему же тогда все подряд про эту свободу кричат и ее требуют? – Мерзову нравилось. Он начинал входить в азарт.

– Во-первых, это мое сугубо субъективное допущение, не претендующее на всеобщее признание. Во-вторых, понятие свободы у всех разное. Вот Серега наш тоже любил в свободу поиграть. Ну, вот в итоге и доигрался…

– Как это? Что значит «доигрался»?

– То и значит, Коля. Умер он. Он же об этом митинге долго говорил. Еще и нас всех хотел туда затащить. В итоге сам пошел. Ну, его менты там до полусмерти и избили. Мы его еле вытащили. Донесли досюда – он и помер, – Ваня тяжело вздохнул. – Вот так и живем!

– Подождите, это вы про вчерашний митинг говорите?! – Николай Александрович встрепенулся.

– Да, про вчерашний, – кивнул Ваня. – А что такое?

– Так это же провокация была. Государственный переворот готовят и все такое. Сергей же, наверное, умный человек был, должен был быть в курсе. – Мерзов говорил это с легкой ноткой высокомерия, чувствуя свое превосходство.

– Коля, про революцию и террористов тебе по телевизору рассказывают. Но жизнь, к счастью, – это не только новости. В действительности, это была обычная акция протеста. Люди просто вышли на улицы, чтобы высказать свое недовольство. Да и погромы никто устраивать не собирался. Просто на телевидении тоже не дураки работают, поэтому и получается все так складно.

– Подожди, – от возбуждения Николай Александрович даже перешел на «ты», – то есть ты хочешь сказать, что по телевизору могут врать?!

– Ну конечно могут, чего им это стоит. Им либо заплатили, либо настойчиво попросили, и они представляют людям события и новости в нужном свете. А такие как ты смотрят и верят, и думают, что все у нас хорошо, и что свободу идти требовать – аморально.

Это был удар! Впервые в своей жизни Мерзов встретил человека, который так просто и очевидно говорил о вещах, которые ему самому никогда даже в голову не приходили. Верить в них не хотелось, но почему-то верилось. Нужно было еще выпить.

***

Темнело. Снова наступала ноябрьская ночь. Приобретая вечерний, сверкающий наряд, город начинал оживать. Несмотря на холодную погоду, на улицах было много людей. Пронесшись по подземным переходам центральных станций метро и зацепив тамошних бомжей и музыкантов, субботнее настроение вырвалось из-под земли. Оно пронеслось над деревянными вагончиками с ароматным глинтвейном, юркнуло под сигналящую машину на светофоре, взорвалось лампочкой гирлянды у входа в дорогой ресторан и свернуло в тихую улочку.

– Послушай, Коль, сегодня же суббота! Я уже давно счет дней недели потерял. – Николай Александрович все еще сидел молча. Выпив, он не почувствовал себя лучше, а только наоборот еще больше задумался. Мерзова тревожило то, что ему с полчаса назад ляпнул Ваня. Он не понимал.

– Ну что опять с тобой не так? Мы же вроде вместе сидели, общались…

– Иван, я не понимаю. Вот ты сказал, что по телевизору врут. Что вчера люди просто устраивали мирную демонстрацию. Ну, допустим. Но я никак не могу взять в толк, зачем милиции ни за что избивать людей до полусмерти?

– Коль, ты знаешь, я тоже не понимаю. Вот в такой стране мы живем. Высунулся – получил по шапке. Такую политику ведет наше правительство по отношению к гражданам.

– Но как же так?! Неужели такое может быть?! Наша милиция, которая должна нас защищать, нас избивает?!

– Да, именно так. Но, будем честны, милиционеры не из собственной инициативы это делают, у них приказ есть. Но по сути – все именно так.

Непонятно почему, но Ваня искренне улыбался, делая очередной глоток из металлического стакана.

– А почему ты улыбаешься? – раздосадованный Николай Александрович практически крикнул. – Шутишь надо мной?!

– Нет, Коль, изволь, какие шутки? Просто в жизни иногда бывает так грустно, что даже смешно становится.

А вот Мерзову весело совсем не становилось. Вся его жизнь с каждым новым словом Игнатьева рушилась. Оставались небольшие кусочки, за которые еще можно было ухватиться, но и они в любой момент могли оказаться иллюзией.

– Ладно, тогда, Иван, объясни мне последнюю вещь. Если ты знаешь, что такое происходит, что в стране творится произвол, что в новостях одно вранье, то почему ты не пошел вместе с Сергеем на этот митинг? Почему ты не защищал свою свободу? Ведь судя по твоим рассказам все было мирно, справедливо и гуманно? Или все-таки нет?! – Николай Александрович пристально смотрел на Ваню, надеясь разглядеть в его глазах хотя бы отблеск неправды.

– Коль, ты тщетно стараешься оправдать людей, которым ты верил всю свою жизнь. Я тебе ни разу не соврал. Мне оно незачем.

И вот здесь все окончательно рухнуло! Иван Игнатьев говорил так искренне и с таким сожалением, что усомниться в правдивости было невозможно. А значит…

– Понимаешь, мы хоть с Серегой друзьями были, но на эту ситуацию смотрели по-разному. Колпак был умный мужик, но, зараза, слишком совестливый. Поэтому для него даже вопрос не стоял о том, чтобы туда не идти. – Ваня затянулся. – А у меня своя жизненная философия. С ней и живется весело, и заморачиваешься не сильно.

– Это какая же такая философия, позволь поинтересоваться? – нахмурился Мерзов.

– Я ее называю «теорией здорового пофигизма». В жизни много мелочей, и для каждого они свои. Иногда в мелочах кроется сакральный смысл. А иногда мелочи просто усложняют нам жизнь. Так вот моя философия позволяет мне не тратить силы и нервы впустую. В поле моего внимания и ответственности попадают только те вещи, которые мне действительно интересны, а таких немного. Получается, что и жизнь мимо меня не проходит, и парюсь я не так сильно, как все остальные. – Ваня был доволен. Он снова затянулся, весело ожидая реакции Николая Александровича.

– Подожди, и ты хочешь сказать, что по твоей теории бороться за свободу и справедливость – это мелочь?! – проговорив это, Мерзов пришел в еще большее негодование.

– Нет, Коль, здесь другое. Ты пойми, любая свобода, достигнув своего апогея, превращается в абсурд. Люди, оказавшись в свободе, не умеют себя контролировать. Поэтому и американская демократическая мечта, и коммунистический интернационал, и любой другой, предполагающий свободу строй никогда не станет раем на Земле, а скорее наоборот. Людям рамки нужны, и никуда ты от этого не денешься. Вот то, что нам эти рамки ставят, какие хотят, и не дают самим выбрать – это да, неправильно. Но рамки нужны!

– Так это что ж, все время в рамках жить?!

– Ну почему вся время? Я искренне верю и надеюсь, что когда-нибудь человечество дорастет до такого уровня осознанности и ответственности, что и рамки уже никакие не нужны будут. И все мы будем жить в прекрасном анархичном мире.

Этот длинный день продолжался. На улице уже было давно темно, и единственным источником тепла и света было яркое пламя посреди гостиной. Все участники сего странного торжества потихоньку собирались в большой комнате. Еще немного выпив и окончательно расслабившись, Николай Александрович сидел в компании Ивана Игнатьева и еще нескольких его друзей. Сейчас как раз в их разговоре образовалась пауза, повисшая после дискуссии на тему того, кто является истинным отцом рок-н-ролла. Не слишком смыслящий в музыке Мерзов решил перевести разговор в более понятное для себя русло.

– Слушай, Вань, вы вот все такие классные ребята, веселые. А расскажи мне, пожалуйста, про Сергея Колпакова. С ним-то мне, к сожалению, не удалось познакомиться.

– Про Серегу тебе рассказать, говоришь? Мы с ним очень близкими друзьями были, так что рассказывать я могу долго. Но, судя по всему, мы с тобой сегодня никуда не торопимся, – на улыбчивое лицо Ивана упал красный свет от уголька сигареты.

– С Серегой мы познакомились еще в школьные годы. Учились вместе. Потом как-то пришла идея создать группу. Мы с Колпаком нашли ребят, которых не хватало, и начали потихоньку что-то писать. Музыкального образования, естественно, ни у кого не было, поэтому вначале было трудновато. Но ниче, пару раз поругались, и стало получаться. Начинали, как и все, на улицах. Потом стали выступать в разных клубах, на фестивалях и вот доросли до того, кем сейчас являемся. – Ваня прервался. Было видно, что он с удовольствием вспоминает о тех временах.

– Ну, это так, немного про нас всех. А я же хотел тебе про Серегу рассказать. Колпак всегда был душой компании, сколько мы с ним знакомы. Сам любил поржать, да и ребят часто веселил. Умел вот он оказаться в центре и всех заинтересовать. Еще он всегда мечтал быть актером. Его за это часто некоторые стебали, мол, что мечтатель он. Но на самом деле, Серега и правда к этому талант имел. Но театр был для него как будто небольшим обманом, потому что не полностью отображал реальную жизнь, а обман Колпак просто ненавидел.

У нас с ним совсем недавно была одна очень показательная история. Сидим мы с ним, чет там обсуждаем, – он любил со мной просто про жизнь поговорить, – и тут он у меня спрашивает: «Вань, а кто твой любимый персонаж из романа «Преступление и наказание»? У Сереги бывало такое, что он мог посреди разговора что-нибудь из литературы вспомнить, или поэта какого-то процитировать. И ты не подумай – это он не выпендривался так, просто благодаря своему воспитанию, и правда, много знал. Я подумал немного и говорю: « Ну, Свидригайлов, наверное». У Сереги Колпака глаза так и загорелись: «А знаешь почему? Да потому что он честный был. Уродов там и так хватало, но только он был искренний и настоящий!».

Вот в этой одной истории, наверное, весь Серега и есть. Он просто не переваривал неискренность, убить был готов. Поэтому и людей двуличных, неискренних и ненастоящих он сразу определял и держался от них подальше.

Ивана прервали. Двое ребят уже собирались уходить, и подошли попрощаться.

– Еще у Колпака всегда было свое четкое мнение на любую ситуацию, которое он всегда упрямо отстаивал. Поэтому с ним иногда сложновато было спорить. Но в этом и была его свобода. Он никогда, ни под каким предлогом не мирился с тем, что ему не нравилось. Ты его либо мог убедить в своей правоте, либо сдаться и согласиться с тем, что он тебе доказывает. – Иван снова сделал паузу. Немного задумавшись, он, похоже, размышлял, как лучше преподнести Николаю Александровичу свою следующую мысль.

– Понимаешь, Серега Колпаков был очень талантливый мужик, но это и мешало ему немного. Он много знал и понимал, но при виде того, что творится вокруг, его просто разрывало. Мы и так, как ты мог заметить, любители выпить, но Серега к этому особо пристрастился. Он говорил, что не может в трезвом состоянии за всем этим наблюдать, поэтому так часто пил, хотя и знал, что постоянно бухать – тоже не выход. – Иван помрачнел.

– Но знаешь, что самое интересное? У него был один стих, совсем не для широкой публики, который он потом на музыку наложил. Я тебе сейчас спою, и ты сам все поймешь. – Игнатьев окликнул ближайшего длинноволосого парня. Ему передали гитару. Иван сел поудобнее, умостил на правом колене инструмент, и стал уверенно перебирать струны.

– Ну что, дорогой мой Коля, похоже это на стихи человека, который чаще был пьяный, чем трезвый? – Мерзов молча покачал головой. – Так а я тебе о чем? Настоящего Сергея Колпакова знало очень небольшое количество людей! Он за свою, пускай и не долгую жизнь многого насмотрелся, поэтому отдавал себе полный отчет в том, как на самом деле обстоят дела у нас. Так что когда появилась эта новость о мирной демонстрации, у нас практически не было шансов его переубедить. Ну, вот как-то так, – уже веселее подытожил Иван.

Николай Александрович дослушал историю про человека, который недавно умер при не самых обыкновенных обстоятельствах. Эта история была странной, никак не походившей на чью-нибудь биографию из учебника по истории. Она была рассказана пьяным другом Сергея, который явно внес некоторые корректировки. Но, несмотря на все эти недочеты и искажения, насколько же эта история была простой, понятной и удивительной. Она была про человека, похожего на которого Мерзов еще не встречал. Во всяком случае, ему сейчас так казалось.

– Слушай, Коль, а расскажи-ка ты мне теперь что-нибудь. А то я и про себя, и про Серегу и про ребят наших рассказал, а про тебя еще ничего не знаю. Как-то некрасиво получается.

Николай Александрович косо глянул на Ивана, и по его широкой мальчишеской улыбке на лице понял, что отвертеться не получится.

– Вань, мне даже как-то неудобно. Ты мне столько всего рассказал, да еще и интересно. У меня так точно не получится.

– Ой, да брось ты. Мы с тобой уже столько выпили, что я тебя с полуслова понимать буду. Начинай, не парься.

И Мерзов начал.

Сначала он рассказал про свою школу. Он был прилежным учеником и старостой класса. Но по каким-то причинам никогда не пользовался популярностью среди сверстников. Зато к нему всегда с уважением относились учителя. Он был одним из лучших, особенно в точных науках. Окончив школу с отличием, он поступил на экономический. Доучившись в университете и не пропустив ни одной пары, Николай Александрович начал искать работу. На том момент вариантов было не много, и он остановил свой выбор на небольшой конторе, в которой была вакансия бухгалтера. Мерзов был полон амбиций и рассчитывал, что эта должность будет только на первое время. Но грандиозные планы в жизнь никак не воплощались. Да и теплое кресло, невкусный кофе и приветливые коллеги со временем прижились.

– Вот видишь, Иван, моя автобиография намного менее интересна, чем ваши.

– Да, не очень весело. Но я предполагаю, что в своих проблемах и неудачах виноват не только ты. Можно я тебе задам пару вопросов?

Николай Александрович тут же ответил согласием. Ваня был чуть ли не первым человеком за последние пятнадцать лет, которого заинтересовала жизнь нашего клерка.

– Отлично. Коль, вот ответь мне честно, ты так хорошо учился в школе, потому что так хотел, или были какие-то другие причины?

– Нет, мне, конечно, было приятно, что учителя относились ко мне по-особенному, но изначально это пошло от моего папы. Он мне всю жизнь твердил, что залог успеха в учении.

– Ага, значит, папа твердил, и, наверное, очень настойчиво. Тогда другой вопрос. А твой батя, случайно, сам не был экономистом или математиком по образованию?

– Да, мой папа, как раз, отучился на математическом. А как ты узнал?

– Да так, не важно. И я так понимаю, когда ты заканчивал школу, у тебя и мысли не было о том, чтобы связать свою жизнь с чем-нибудь еще, кроме математики, ведь верно?

– Ну да, верно, а к чему ты, собственно говоря, клонишь?

– Коль, ну как же ты не понимаешь. Твой папа, очевидно, пытался воплотить в тебе какие-то свои мечты, или то, что ему самому не удалось. Все бы ничего, но только, если я все правильно понял, разрешения у тебя никто не спрашивал и свободу выбора будущего тоже никто не давал. Все решили за тебя, причем заранее. Поэтому в итоге ничего и не получилось.

Это было второе серьезное потрясение для Мерзова за сегодня. Он никогда не смотрел на свое прошлое, а как следствие, и на свое настоящее под таким углом. А ведь и правда. Ему никогда даже не приходило в голову сделать что-то по-своему, не так, как сказал папа. Он опять почувствовал себя обманутым человеком. Но долго негодовать ему не пришлось – его окликнул Иван. Оказывается, вся компания начала собираться уходить. Время было позднее, скоро по городу начнёт патрулировать полиция, а учитывая последние события, никому не хотелось попасться. Поэтому собрав все вещи, друзья Колпака вместе с Мерзовым двинулись по ярко освещенным улицам ночного города в сторону метрополитена.